Черный треугольник. Дилогия - Страница 68

I

Теперь ежедневно ровно в два часа дня в моем кабинете звонил телефон: Рычалов интересовался сообщениями из Саратова.

Что там происходит? Больше всего в жизни я не любил неопределенность. Но все, что имеет начало, имеет и свой конец.

От осторожного стука в стеклянную дверь нашего гостиничного номера проснулся первым Филимон.

– Леонид Борисович, – потряс он меня за плечо. – Курьер, Леонид Борисович…

В комнате горел непривычно яркий электрический свет. Я никак не мог себя заставить очнуться от сонной одури. Лампочки люстры то сжимались в огненную точку, то расплывались в мутное желтое пятно.

– Курьер? Какой курьер?

– Из Самоуправления Казанской железной дороги, – сказал тоненький голосок. У моей кровати стоял мальчишка в ватнике и ушастой заячьей шапке с красной ленточкой.

– До вас, – виновато сказал Артюхин. – Лично до вас.

– Срочная депеша, – отчеканил мальчишка и протянул мне узкий голубоватый конверт со старым, пережившим две революции двуглавым орлом под императорской короной.

Я сел на кровати, спустив на пол ноги. Артюхин набросил мне на плечи полушубок: в номере было холодно.

В конверте была не депеша, а написанная торопливым почерком записка комиссара Самоуправления Московско-Казанской дороги. Комиссар писал, что разговаривал по прямому проводу с начальником Рязанского отделения. Туда прибыла из Саратова специальная группа Московской уголовно-розыскной милиции. При ней – ценный груз (эти два слова были подчеркнуты), который сопровождается саратовским конвоем в составе четырех красногвардейцев. По указанию комиссара Рязанская служба движения предоставила группе и сопровождающему груз конвою (слово «груз» опять жирно подчеркнуто) инспекторский салонный пульман, который прицеплен к отходящему через десять минут на Москву курьерскому поезду. Старший группы товарищ Борин просил комиссара немедленно поставить меня в известность. Он также просил встретить выезжающую из Рязани группу…

Неужто эта записка означает, что дело об ограблении патриаршей ризницы завершено?

Узнав, что курьер приехал в гостиницу на автомобиле комиссара, я попросил подождать меня. Закурив, стал поспешно одеваться. Глядя на меня, потянулся за своими пимами и Артюхин.

– Служба хуже царской, – кряхтя и позевывая, сказал в сердцах Филимон, когда мы все трое опустились в вестибюль гостиницы. – Ни днем, ни ночью покоя.

– Еще выспишься, Филимон Парфентьевич.

– Да я что? Я к тому, что ночь для сна.

Артюхин был, разумеется, прав. Но что поделаешь?

На автомобиле комиссара мы сначала заехали в Самоуправление дороги, потом в Совдеп, а затем отправились в уголовно-розыскную милицию, где нас уже дожидался Павел Сухов.

…Курьерский из Рязани, кажется, первый и последний раз за весь 1918 год, прибыл точно по расписанию. Этим обстоятельством был удивлен не только я, но и дежурный по вокзалу, который телефонировал мне, что поезд уже на станции.

А через полчаса после того, как, закончив с ним разговор, я повесил на рычаг телефонную трубку, во двор уголовно-розыскной милиции уже въезжали два автомобиля: милицейский «пежо» с красногвардейцами и совдеповский «даймлер», в котором сидели Борин и Волжанин (Хвощиков, как выяснилось, остался пока в Саратове). Вслед за автомашинами в ворота влетели сани с ребятами из боевой дружины.

– Паруси, паруси, браток! – крикнул Волжанин шоферу и встал во весь рост, красуясь перед столпившимися сотрудниками розыска.

«Даймлер», сделав полукруг и буксуя колесами по наледи, боком подъехал к крыльцу.

Не открывая дверцы кузова, Волжанин лихо перескочил через борт автомашины.

– Прибыли, товарищ Косачевский!…

– Догадываюсь.

У матроса был живописный и воинственный вид. Из-под расстегнутого романовского полушубка, над кромкой тельника виднелся узор татуировки, шапка сдвинута на затылок, держится на голове каким-то чудом. Над прыгающими куцыми бровями косая челка. Бесчисленные, скрипящие при каждом движении, будто несмазанные колеса телеги, новенькие ремни. По бокам два маузера в деревянных коробках. Глаза сверкают, зубы сверкают…

Волжанин выхватил из автомашины опломбированный кожаный мешок, подкинул вверх, поймал и бросил стоящему у крыльца красногвардейцу:

– Разгружай, братва!

– Не торопитесь, Волжанин, – сдержанно сказал Борин.

Он, цепляясь полами шубы, вылез из «даймлера», как всегда, официально поздоровался со мной и спросил, куда переносить ценности.

– Пока в кабинет Дубовицкого, Петр Петрович, а там видно будет. Дубовицкий и Рычалов скоро подъедут. Имущество-то большое?

– Да как сказать? – Он усмехнулся, и бородка его весело подпрыгнула. – Нам бы с вами до конца жизни хватило.

Борин раскрыл свой портфель с монограммой – вещественное свидетельство приязни бывших сослуживцев. Расставив для устойчивости ноги в старомодных кожаных калошах, достал прошитый ниткой пакет. Объяснил:

– Старорежимная формальность. – Постукивая длинным ногтем холеного пальца по конверту, сказал: – Подробная опись изъятого. Упаковано в шести кожаных мешках и трех опломбированных кофрах.

Подошел Павел Сухов:

– С прибытием и успехом, Петр Петрович!

– Благодарствуйте. Но с поздравлениями, извольте заметить, торопитесь. Работы еще всем хватит. Да-с.

Поручив Сухову и Волжанину проследить за разгрузкой, я увел Борина к себе.

Здесь я узнал основные перипетии саратовской одиссеи.

После того как были опознаны рипида и серебряная свеча, Чуркин, человек, по мнению Борина, неглупый и поднаторевший в общении с представителями закона, круто изменил свою тактику. Он понимал, что запирательство стало не только бессмысленным, но и опасным. Оно могло лишь усугубить его положение. «Чистосердечное признание»? Маловато. А вот активная помощь в розыске похищенного – это зачтется. Кроме того, Чуркина, как и Махова, вдохновляла ненависть к конкурентам, которые вырвали у него из глотки сочный кусок. Адреса Константина Прилетаева он не знал. Зато имел некоторое представление о саратовских барыгах, которые могли помочь Прилетаеву реализовать похищенное: самим купить или найти подходящих покупателей. Чуркин назвал двенадцать человек. Троих в Саратове не оказалось, они отсутствовали, а за остальными Борин и начальник Саратовской уголовно-розыскной милиции установили, насколько это было возможно, наблюдение. Взяли под контроль и излюбленные барыгами места: толкучку у пристани, рестораны, рынок, трактиры.